Дмитрий Глуховский - Метро 2035

– Ну а если цыплят подождать? Вот если бы я тебе пуль в кредит под петуха дал? – Леха поиграл, позвенел оставшимися патронами. – Или даже вложился бы этим петухом, за пятьдесят процентов в нашем будущем акционерном обществе. А?

Тут волчья девочка, за всем этим следившая безотрывно, не вынесла дальше скуки честной жизни, метнулась, поднырнула и дала брокеру по руке снизу; острые латунные пилюли всплеснулись и попадали сквозь доски поддона, сквозь грязюку – на дно. Яйцевые болельщики взбудоражились.

– Ах ты, дрянь мелкая! – завопил брокер. – Прибью к едреной матери! А ну, сдали все назад!

– Вот он, кредит твой! – обрадовался Олежек. – Влезать еще в кабалу! Ради чего?

– Да пошел ты! – Леха опустился на колени, стал шарить через муть в холодной воде, выискивая свои утопшие патроны; недопитое яйцо он держал высоко в свободной руке.

Девчонка закарабкалась куда-то недосягаемо, затаилась среди рваных пакетов, и, наверное, молилась там своему беспризорному богу, чтобы брокер не все пульки со дна достал. Остальные, имея в виду Артемов автомат, лезть на рожон убоялись.

– От денег счастья нету! – приговаривал Олег. – Человеку много не надо. Что мне, одно яйцо или десять? Одного мне аккуратно хватает. А от десяти заворот кишок может быть! Всегда так жил и еще проживу.

Но тут подлый бог бомжей учел девчачий шепот, вырвал волос из своей бороды колтуном, произнес абракадабру, и брокер Леха вместо патрона поймал гребущей пятерней бутылочный осколок. Вытащил – порез как раскрытый младенческий рот, тошнит черной кровью.

– Суки! Ну суки вы тут все! – Леха прямо заплакал от злости, смял чертово яйцо и зашвырнул его в темень.

Люди ошеломленно стихли.

– Гад! Гадина! Ты что же… Что же ты… – Олежек прямо обомлел от того, как быстро и жестоко хрустнула скорлупа, и как мгновенно она канула. – Ты гад! Гадина ты паршивая! Скотина ты!

Он полез вместе с Рябой по острой воде голыми ногами искать, куда запропастилась скорлупа – вон, кажется, она белела – но до нее первой голодная крыса добралась, вцепилась и потащила, вереща, куда-то на свой круг, и там сгинула.

Это Олежка привело в отчаяние.

Он посадил куру на жердочку и попер на брокера, нелепо размахивая руками. Столько лет в метро пробыл, а драться не научился. Брокер ткнул его коротко левой в подбородок и сразу опрокинул. С поддона, купая бороду через дырявые доски, Олег бубнил отчаянно и униженно:

– Жизнь всю мне… Скотина… Жизнь мою всю… Об колено… Торгаш херов… Ученый… За что? За что ты меня?

Люди от переживания подались вперед. Артем на всякий случай перещелкнул предохранитель на автомате, взялся посподручней. Но вступаться за бедолагу никто не спешил.

– Ну вот и Олежеку раздали, – шепталось вокруг.

– А и не хер.

– Будя жировать.

– Пусть как все теперь.

Олежек заплакал.

– Да на Ганзе вон песку! На Новослободской ремонт. Пускай песок поклюет… – попробовал утихомирить его Гомер. – Да у нее, может, и еще одно так получится, на внутреннем резерве…

– Умник! Понимаешь ты в куриных резервах! А на Ганзу сам и иди! Песочку-то вам там сыпанут!

Леха, потерянный, сжимал здоровой рукой запястье резаной, страшноватый рот в его ладони не закрывался, и всем ясно было, что брокера нужно срочно, вот прямо сейчас, заливать спиртом, потому что в этом поганом мелководье водится такое всякое, что через день Лехе будет непременная гангрена.

– Самогон тут есть у кого? – крикнул Артем драным джунглям. – Сполоснуть!

В ответ ему похихикали по-обезьяньи глумливо. Самогон, ага. Сполоснуть.

– У вас же вон! Полстанции в хлам! Гоните ведь из чего-то?

– Хоть и из говна бы! – попросил Леха.

– Так это они глисту сосут! – объяснил кто-то сочувствующий. – Глиста им мульты показывает. А спирту в ней нет!

– Ни хера не могут! – разозлился брокер. – Сухорукие!

– А иди у солдатиков попроси, – посоветовали ему.

– Да, да, у солдатиков, – засмеялся другой.

– Правда! – Артем взял Леху за плечо. – Пойдем к погранцам. Вернешься на Ганзу. Визы стоят же. А свитер этот ушел уже давно. Заклеят тебя, а там разбежимся.

– Куда?! – вскричал Олежек. – Вы куда собрались?! А я?! Мне-то что делать?!

– Я к этим обратно не пойду! – заартачился брокер.

– Куда собрались?.. – не слышал Олежек. – Вы мне всю алгебру поломали!

– Так, дядь… – Артем взялся за рожок, чтобы выщелкнуть оттуда Олегу утешение, но тот иначе все понял.

– Палач! Каратель! Убить меня?! А и стреляй! – он поднялся с колен, схватил ствол и ткнул его себе в живот.

Громыхнуло.

Отлетела, порхая ощипанными крыльями, курица, забегала полоумно по поддону. Люди обалдели, оглохли. Звенело бесконечное эхо, уплывая по подземной реке.

– Ты что? – спросил у Олежка Артем.

Тот сел.

– Вот так вота, – ответил он.

Пиджак на животе у Олежка мок чем-то блестящим, которое, стекая ниже, на белой полиэтиленовой юбке уже понятно виделось, как жидкая оранжевая кровь.

Нелепица какая-то.

– Ты что это, дядь? – спросил у него Артем. – Ты зачем?

Олег поискал глазами курицу.

– На кого Рябу оставить? – грустно и слабо сказал он. – На кого ее оставить? Сожрут.

– Ты зачем, идиот, это сделал?! А, идиотина?! – Артем заорал от никчемности своей, Олежкиной, и всеобщей.

– Не кричи так, – попросил Олег. – Умирать тошно. Иди, Рябушка… Иди ко мне…

– Вот ты сволочь! Вот ты идиот! Бери его! Бери его живо за ноги! На Ганзу пошли! – кричал брокеру Артем, принимаясь за Олеговы подмышки.

Но Леха своей раззявленной рукой ничего держать не мог. Тогда Артем всучил Гомеру баул, навьючил брокера рацией, а сам взял Олега – легкого, обмякшего – и на закорках потащил его к переходу.

– Вот те и Олежка, – сказали в толпе.

– Был, да сплыл.

– И яйцо не спасло.

Гомер пошагал следом; и Леха тоже, глупо глядя себе в ладонь. Курица, оправившись от контузии, заквохтала и помчалась, перелетая с поддона на поддон, за хозяином. И все болельщики процессией двинулись за ней, потирая руки и похихикивая.

Кроме одного.

Стоило отойти, как с лесов скользнула вниз половинчатая тень, прижалась к доскам лицом, сунула ручонку в грязь, в битое стекло – ничего не страшно, на беспризорниках все само зарастает, у них кровяка сама любую гангрену перемелет, а смерть собирает только изнеженных домашних детей, ей о сирот костлявых зубы сточить не хочется.

К тому моменту, как они вернулись в центр зала, к ступеням, которые из моря подземного поднимались на те самые восемь метров в небо далекое, леса вокруг были уже увешаны менделеевскими. Гвалт стих, все ждали чего-то.